Рошфор с сомнением посмотрел на ворота:
– Их, по-моему, можно выломать только пушечными ядрами…
– Или вон тем симпатичным камнем, который валяется справа, – возразил Каюзак. – Видите? Серый такой валун…
– Его и втроем не поднять!
– Уж я-то подниму, только прикажите… И в два счета выломаю эти клятые ворота, любо-дорого!
– Возможно, – в задумчивости произнес Рошфор. – И, несомненно, внутри от адского грохота проснется даже мертвый… Мы нашли в стене одну потайную калитку, но если есть и другие, совершенно незаметные снаружи?
– В таком случае, мы разделимся, – сказал д’Артаньян. – Скажем, мы с Каюзаком ворвемся внутрь, а вы с де Вардом и всеми четырьмя слугами окружите монастырь, насколько удастся. Это рискованно, согласен, но сколько же можно торчать тут, ничего не делая? Рошфор, если вы и дальше будете медлить, клянусь богом, я пойду туда один! Мы не на войне, черт побери, и вы не командир!
– Он прав, Рошфор, – кивнул Каюзак.
– Абсолютно прав, – поддержал де Вард. – Штурм – и никак иначе.
– Ну ладно… – протянул Рошфор. – Вы, Каюзак… Тс-с!
Он пригнулся, чтобы его не видно было за кустами с той стороны. Его друзья моментально проделали то же самое – кто укрылся за кустами, кто отступил за дерево.
Послышался тягучий, пронзительный скрип, и одна половинка ворот – из толстых досок, почти сплошь окованных железом, как было принято в ту беспокойную эпоху, – отошла внутрь. Кто их распахнул, они не видели, створка закрылась почти сразу же, но сначала наружу выехала бочка на колесах, запряженная понурой лошадью не менее преклонного возраста, нежели незабвенный беарнский мерин, на котором д’Артаньян пустился завоевывать Париж. На облучке сидела грузная монахиня в коричневом одеянии с опущенным на лицо капюшоном. Она громко причмокнула губами, и старая лошадь поплелась привычной дорогой. «Ну да, ручей, – вспомнил д’Артаньян. – Неподалеку отсюда, у ведущей в монастырь дороги, мы его видели и сами поили там коней».
– Господа, – возбужденно зашептал он. – Вот вам и решение! У нас будет пленница, которую можно разговорить!
– А если она не захочет говорить? – усмехнулся Каюзак.
– У меня заговорит, – сказал д’Артаньян многообещающим тоном. – Отчего-то я не чувствую сегодня в себе жалости к здешним монахиням…
– Сказать по совести, я тоже, – кивнул Рошфор. – Каюзак, заходите слева, дадим ей отъехать подальше и перехватим без шума…
Прячась за кустами по обе стороны узенькой лесной стежки, они преследовали бочку на протяжении примерно ста шагов. Потом Рошфор громко кашлянул, и Каюзак на цыпочках выбежал на дорогу – при всем своем росте и комплекции он отнюдь не был неуклюжим и при необходимости мог двигаться легко и бесшумно, словно огромный кот. Монахиня, вмиг сдернутая с облучка, лишь слабо трепыхалась в железных объятиях великана. Что до лошади, то она со свойственной всем, достигшим столь преклонного возраста, философской невозмутимостью как ни в чем не бывало шагала по знакомой дорожке, пока де Вард не остановил ее, схватив вожжи, и не привязал их к кусту. Старушка невозмутимо принялась пощипывать листочки.
Каюзак побежал в чащобу, неся на весу свою пленницу и как-то странно оглядываясь на спешивших следом друзей. Оказавшись на поляне, он внезапно ухмыльнулся во весь рот и, стараясь не повышать голоса, сообщил:
– Друзья мои, сейчас вы увидите первую красотку во всей округе! Черт побери, она настолько пленительна, что и святой бы не удержался от объятий, куда уж мне, грешному!
Рошфор поморщился:
– Каюзак, вы можете обойтись без глупых шуток в столь важный момент?
– Дело так оборачивается, что не могу, уж простите, граф, – настойчиво продолжал Каюзак. – Прикройте глаза, друзья мои, сейчас вы будете ослеплены несказанной красотой нашей пленницы, так что советую поберечься! А ну-ка!
И с этими словами он левой рукой сорвал капюшон с головы ошеломленной монашки. Какое-то время стояло оторопелое молчание. Потом д’Артаньян подхватил:
– В самом деле, красотка великолепна! Особенно пленяет эта ее обширная сверкающая лысина!
– А уж борода до чего хороша! – рассмеявшись, сказал де Вард. – Ничто так не украшает скромную служительницу божию, как густая, нечесаная борода!
Даже Рошфор, особенно сумрачный с утра, не удержался от улыбки.
Их пленница оказалась вовсе не женщиной, а мужчиной лет сорока, с блестящей лысиной и косматой бородой, довольно давно содержавшейся в беспорядке. Он молчал, настороженно бросая по сторонам испуганные взгляды.
– Какова красоточка? – ухмылялся Каюзак. – Я-то сразу почувствовал бородищу, как только зажал рот этой мнимой монашке! Слышал я, что рождается иногда такое вот чудо природы, женщина с бородой, самолично видел такую на ярмарке в Руане, но я уверенности ради проверил его с другого конца, и то, что там нащупал, на женскую принадлежность вовсе не похоже. Разрази меня гром, это доподлинный мужчина! Вот только какого черта он напялил одежду монашки, и что он вообще делает в женском монастыре? Будь ему лет на двадцать поменьше, можно было бы подозревать романтическую интригу, но он что-то не похож на хитроумного влюбленного! Эй ты, прах тебя побери! – и он встряхнул пленника так, что у того громко лязгнули зубы. – Что ты тут делаешь, прохвост? Только не пытайся меня уверить, что тебя зовут сестра Жюстина и ты посвятила себя господу…
Пленник молчал, затравленно глядя из-под густых бровей.
– Черт возьми, некогда разводить с ним церемонии! – воскликнул д’Артаньян.
– Ваша правда, – сказал Рошфор. – Каюзак, поставьте его на грешную землю, но покрепче держите за шиворот, чтобы не вздумал сбежать. Вот так, благодарю… – Он вынул из ножен кинжал и приложил острие к морщинистой шее пленника. – Милейший, у нас нет времени разводить церемонии. Мы – люди решительные и прибыли сюда по делу, не терпящему отлагательств. Оно не вас касается, так что не дрожите, как заяц. Если ответите на вопросы и будете нам помогать, мы о вас забудем, как только добьемся своего…
– Сударь, я ничего не знаю…
Рошфор сделал легкое движение, и остро отточенное лезвие чуть прорезало кожу, на которой выступили крупные капельки крови.
– Остановитесь, я все скажу! – в панике воскликнул пленный.
– Вот и прекрасно. Только извольте говорить потише. Кто вы такой? Ну? Или мне продолжать?
– Николя Бриссон, из Парижа… Скромный печатник…
– Так-так-так… – сказал Рошфор. – Что-то такое припоминаю… Это не в вашем ли заведении, господин скромный печатник, мастерились кое-какие памфлеты, оскорбительные для церкви и ее служителей?
– Поверьте, я тут ни при чем! Мне просто хорошо платили…
